– Ольга, среди множества книг, переведенных вами книг есть одна, стоящая особняком, – это «Сказка или быль. История русской детской литературы» Бена Хеллмана. Бен Хеллман – финский филолог. Книга была написана на английском языке. А в вашем переводе на русский появилась в 2016 году. И тогда многие представители российского книжного сообщества назвали «Сказку и быль…» беспрецедентным явлением – настолько полно и подробно рассказывается в ней о развитии детской литературы в России, начиная с XVII века. А некоторые главы представляют собой настоящие детективные расследования.

– Бен Хеллман – не просто филолог или литературовед. Он именно историк литературы, в своем роде уникальный. Есть специалисты, которые занимаются отдельными периодами развития детской книги или отдельными литературными школами и направлениями. Но такого исторического охвата я ни у кого не встречала. Бен Хеллман в процессе работы поднял огромное количество архивных материалов. Я в процессе перевода узнала для себя много нового, например, про детскую литературу XIX века. И работать с Беном было невероятно интересно. Мы постоянно взаимодействовали, он очень мне помогал – например, с уточнением цитат. Иными словами, эта работа дала мне очень много в профессиональном смысле, как как специалисту по детской литературе.

– Но история детской литературы в изложении Бен Хеллмана закончилась в 2010 году. А мы понимаем, что очень много интересного произошло и в следующее десятилетие.

– Бен Хеллман действительно считал, что сумел описать происходящее в российской литературе именно до 2010 года. Но «Сказка и быль», конечно, описывает русскую литературу до периода 90-х годов. В книге есть короткая главка, где упоминаются некоторые факты более позднего времени. Однако целостная картина, конечно, не выстраивается. Видимо, когда Бен Хеллман работал над книгой, еще не существовало временнόй дистанции, которая позволяла бы увидеть происходящее в 90-х и позже с той же полнотой и глубиной, с которой им описаны другие периоды. И у меня в процессе перевода возникло твердое убеждение, что у книги непременно должно быть продолжение. Я спросила Бена, можно ли мне написать послесловие к «Сказке и были» – то, что называется «послесловие переводчика». Бен расстроился и попросил меня этого не делать. Ему казалось, что он представил исчерпывающую картину развития русской литературы. Что «точка» – «жирная точка» – поставлена правильно и никаких дополнений не требуется. Но какая же это точка?

Поэтому я не отказалась от своей идеи и все-таки написала «послесловие», которое в книгу Бена Хеллмана не вошло, а появилось в качестве статьи в интернет-журнале «Переплет», главный редактор которого Алексей Олейников. Эта статья стала для меня своеобразным стартом в размышлениях на тему: а что, собственно, произошло с детской литературой в 90-е годы? И что случилось потом? И примерно в это же время я познакомилась с двумя американскими коллегами, Андрией Лану и Келли Херолд, которые изучали современную русскоязычную детскую литературу. Они тоже прочитали книгу Бена Хеллмана, и у них тоже возникло желание описать те процессы, которые происходят в литературе «здесь и сейчас». (Тогда мы еще не решались назвать это историей.) Процессы, которые стали развиваться в результате исчезновения одного государства и появления другого. Эти изменения можно было бы сравнить с тем, что произошло в русской литературе в прошлом веке, после 1917 года.

– То есть предметом анализа стало то, что происходило в российской детской литературе после того, как Советского Союза не стало, а появилось другое государство – Россия.

– В новом государстве, по логике вещей, должна возникнуть другая, новая литература. Для начала, мы выбрали для анализа период, который условно назвали периодом «Заветной мечты» – самой заметной тогда литературной премии. Премия просуществовала до 2009 года. То есть это десятилетие с конца 90-х годов до конца нулевых. В 90-х, конечно, тоже появлялись интересные произведения. Но это были отдельные вещи.

– 90-е годы, мне кажется, стали временем «легализации» тех произведений, которые до этого момента публиковались только в журналах и которые читались вслух в кружках молодых писателей. Эти кружки в поздний советский период являлись альтернативой официальной книгоиздательской политике, так ведь?

– Да. Был, условно говоря, период «Черной курицы» – писательского объединения, которое сложилось в Москве. Но «Черная курица» все-таки выросла именно из позднего советского периода и его представляла. А вот к концу нулевых стали понятны новые тенденции.

Я пришла к пониманию этих новых тенденций через тему сиротства. Невозможно было не заметить, что в литературе нулевых – как когда-то в 20-х годах прошлого столетия – вдруг появились сироты. Причем – в большом количестве. У Дины Сабитовой практически в каждой книге есть персонажи-сироты. Есть они и у Екатерины Мурашовой. Мариам Петросян умудрилась 150 сирот в одну книгу уместить… Этому явлению была посвящена наша с Андрией Лану первая статья. А потом мы втроем стали работать над книгой. Писали мы ее очень долго, написана она по-английски. Издана она была в конце 2021 года в том же издательстве «Бриль», что и книга Бена Хеллмана. Там мы описали все, что успели понять про русскоязычную литературу, появившуюся на рынке до 2018 года.

Структурно книга напоминает историческое исследование. Но мы попытались соединить историю литературы с литературным анализом и критикой. В книге шесть частей. Первая – краткий обзор советского периода, где мы часто ссылаемся на Бена Хеллмана. Нам было важно подчеркнуть эту преемственность. Вторая глава – о том, как рухнула единообразная советская издательская машина. И как вместо нее появилось много разных издательств – больших и маленьких. Небольшие издательства, с нашей точки зрения, стали издательствами элитными. Поначалу их главной задачей было издание переводной литературы. Мы описываем, как переводы повлияли на развитие литературы в целом, поэтому третья глава – про «макулатуру», популярное чтение. Оказалось, что невозможно описать литературные процессы без упоминания того, как разные издательства в 90-е стали издавать все на свете, не обращая внимания на качество издаваемого ни с литературной, ни с полиграфической точки зрения. В Россию пришли чисто коммерческие проекты – например, книги «вокруг Барби». Но одновременно появились и детские детективы, фэнтезийные сериалы. И это было невероятно важно для развития российской литературы. Это не новая мысль. Ее отстаивает в своей книге и Бен Хеллман: он показывает, как переводная литература становится питательным субстратом для оригинальной национальной литературы.

– Это очень понятно. Многообразие, которого раньше не было, подталкивает к освоению новых жанров и тем.

– Вот вам пример. Среди этого разнообразия можно было обнаружить, например, детективы Энид Блайтон. А через пару лет переводчики этих детективов попробовали написать собственные произведения.

– То есть писатели, знакомясь с переводными книгами, открывают для себя новые способы общения с читателем. Я когда-то брала интервью у режиссера анимационных фильмов Аиды Зябликовой. И она рассказывала о том, какой культурный шок пережили советские аниматоры в 60-х годах, когда у них появилась возможность познакомиться с диснеевскими мультфильмами: неужели так можно? И из этого изумления потом родились те мультфильмы, которые составили эпоху анимационного советского кино. В частности, «Ну, погоди!».

– Да. Именно так. Третья глава нашей книги – как раз про возникновение новых жанров на российской почве – детективов, фэнтези. И о новом использовании старых жанров. А главное, о новом отношении автора к читателю. Российский писатель десятых годов нового века видит читателя совсем иначе, чем писатель советский.

– А что для вас оказалось самым важным и интересным?

– Возникновение литературы для «янг эдалт». Точного аналога для этого термина на русском языке пока так и не возникло, к сожалению.

– Раньше, мне кажется, адресаты этого направления читали журнал «Юность». Но понятно, что у нас сильно изменились представления о возрастной периодизации в принципе – о том, что и в каком возрасте может делать и понимать ребенок, о его способах взаимодействия с реальностью и виртуальным миром.

– Журнал «Юность» не предлагали читать подросткам 13–14 лет. А «янг эдалт» включает и читателей журнала «Юность», и тех, кого традиционно относят к подросткам. За термином «янг эдалт» стоит именно способ общения с читателем. Иными словами, российские писатели многое для себя открыли через переводную литературу – и стали играть в этой «песочнице» в свои игры, создавая свои произведения. Четвертая глава нашей книги посвящена обзору литературных произведений, которые появились в обозначенный период. Мы смогли отследить две волны. Первая – это волна, связанная с премией «Заветная мечта». Здесь нужно назвать, прежде всего, имена Екатерины Мурашовой, Дины Сабитовой, Мариам Петросян и Наринэ Абгарян. Это самые заметные авторы первой волны – и они стилистически еще очень связаны с поздней советской литературой. Вторая волна представлена такими именами как Нина Дашевская, Юлия Кузнецова, Дарья Дацук (это не все важные авторы, конечно, но они сразу создают целостную картинку происходившего). Нужно было, конечно, описать и третью волну, представление о которой связано с графическими романами Алексея Олейникова и Тимофея Яржомбека. Но о ней мы написать не успели. И, конечно, мы только вскользь упомянули писателей, отдельные произведения, которых считаются детскими, но их творчество в целом, по большому счету, относится к взрослой литературе.

– У новой литературы оказалось преимущественно женское лицо?

– Да, это в основном писательницы. Хотя мы, конечно, упоминаем и Назаркина, и Олейникова, и Гиваргизова. Мы много имен упоминаем. Но чье-то творчество, на наш взгляд, позволяет наиболее наглядно описать, чем книги разных периодов отличаются друг от друга. Поэтому пятую главу мы посвятили описанию нескольких произведений, в которых изменения, связанные с отношением к подростку, к читателю, проступают наиболее ярко. Тут много внимания уделяется стилистическому анализу.

– А чем, с этой точки зрения, отличаются первая и вторая волна?

– Первая волна – это книги по преимуществу «о тяжелом опыте»: тут появляются темы сиротства, неизлечимой болезни, смерти. А писателей второй волны интересует то, что называется «обыденной жизнью». Но и она не без проблем: подростку, например, нужны деньги, он ищет работу. Или герой вдруг понимает, что не похож на других. Причины твоей «непохожести» могут быть самыми разными – от аутичного синдрома до жизни в небогатой семье. Эти проблемы, должна сказать, типичны для детей и в Сингапуре, и в Китае. Даже если ты оказался жертвой теракта, твои переживания не обязательно выходят на уровень широких социальных явлений. Это, в первую очередь, твои личные переживания и твои личные проблемы. У Марии Порядиной была в свое время статья «Литература (для) среднего класса». Вот под этим углом мы и рассматриваем произведения второй волны, хотя Мария Порядина эту литературу скорее поругивала.

– На мой взгляд, очень важно это зафиксировать. Появление среднего класса в России было важнейшим социальным и культурным явлением, связанным с реабилитацией частной жизни человека и относительной гуманизацией общества.

– Последняя глава посвящена тому, что мы называем «комьюнити». Нам было важно понять, что происходит, почему происходит именно так и кто эту литературу создавал. И важная часть книги посвящена книжному сообществу – не только тем, кто книги писал, но и тем, кто их читал и с ними работал.

– То есть там есть и актуальная социология чтения?

– Да, актуальная социология чтения. Хотя мы этот термин не употребляем. Мы говорим о читательских практиках. И выясняется, что это сообщество практически не было связано никакими формальными отношениями. Оно было свободным, но при этом заметным и очень важным для книжного мира в целом. Мы пишем про социальные инициативы издательств, про книжные ярмарки, литературные премии, читательские конкурсы – про всё, что возникало вокруг книг и чтения. Эти страницы для меня – одни из самых дорогих.

– То есть книга в тот период стала эпицентром культурной жизни?

– На мой взгляд, это было совершенно уникальное явление: писатели и читатели увидели друг друга в лицо. Раньше они никогда не могли таким образом выстраивать диалог.

– Нам, конечно, могут сказать, что встречи писателей с читателями практиковались и в советское время. Тут тебе и костры дедушки Корнея, и Неделя детской книги. Но это, конечно, был совершенно иной стиль и иной формат. Писатель был сродни Учителю в понимании Яна Амоса Коменского: он, как Солнце, стоит на кафедре и изливает лучи знания на замерших за партами учеников…

– Это было общение совершенно иного качества. Возник совершенно новый культурный феномен: читателю, подростку, дали слово. У него появилась возможность самостоятельно выбирать, что читать, и объяснять свой выбор. Если хотите, подростки в каких-то случаях прямо влияли на литературный процесс. Андрей Жвалевский и Евгения Пастернак напрямую к ним обращались.

– А как вы оцениваете ту точку, на которой остановился ваш анализ? Это точка взлета? Или это плато?

– Скорее плато. Знаете, сейчас любопытно вспомнить, как в 2013–2014 году нас спрашивали: что, разве в России есть интересная новая литература? И мы отвечали: конечно! Там есть настоящая интересная литература. А к концу 20-х годов мы уже говорили: да, там есть литература. Но один человек уже не может прочитать всё то новое, что появляется. И, если честно, многое из появившегося уже и нельзя было назвать новым. Слишком многие пишут как Дашевская. Слишком многие пишут как авторы западных фэнтезийных романов. Литература стала повторять сама себя. Правда, появился российский графический роман – абсолютно новое явление. Но в книжке мы об этом написать не успели. Графический роман, в подтверждение мысли Хеллмана, родился на переводном субстрате. И это не хорошо и не плохо. Это закономерность.

Беседу вела Марина Аромштам

____________________________

Статьи по теме:
Наши добрые детские книги…
Сироты в детской литературе