– Маша, вы помните книги, которые любили в детстве?

‒ Мой читательский стаж начался в 80-е и любимыми были, наверное, традиционные для советского ребенка «Дорога уходит вдаль» Александры Бруштейн, «Динка» Осеевой, «Васек Трубачев и его товарищи». Любила Сетон-Томпсона, Фенимора Купера, Майн Рида. Нравились Даррелл, Джеймс Хэрриот. Была и остаюсь большой поклонницей Астрид Линдгрен, особенно «Пеппи Длинныйчулок» и «Карлсона». Книжку о Карлсоне я взяла с собой при переезде в Канаду, хотя у нас были колоссальные ограничения по весу. Кроме «Карлсона» со мной улетела и книга Бруштейн.

– А стихи?

‒ Стихи я почему-то читала в основном взрослые. Очень любила Пушкина, лет в одиннадцать для собственного удовольствия выучила всего «Онегина», «Полтаву». Не припомню, чтобы детские стихи производили на меня впечатление.

– А с сыном вы стихи читаете?

‒ Да, с Максом мы читаем довольно много стихов. Начали с Хармса.

– С Хармса?

‒ Когда Макс был маленьким, детские стихи меня сильно раздражали. Казалось, звучит не так и совсем не о том, что я хочу ему сказать. Наверное, поэтому я сама начала писать. А максимально близок к желаемой интонации был Хармс. Мы скупили всего Хармса, в том числе прекрасное издание с иллюстрациями Игоря Олейникова. Потихоньку мы начали собирать хорошую поэтическую библиотеку. И наконец я нашла поэтов, которые мне нравятся: Михаил Яснов, Марина Бородицкая, Настя Орлова, Юлия Симбирская, Даша Герасимова. Классику мы тоже читали, начиная с Пушкина и заканчивая Михалковым и Маршаком, но Хармс – это основное.

– О чем вы хотели поговорить с сыном с помощью стихов?

‒ Сейчас я понимаю, что хотела поговорить о себе. Но обо мне почему-то было написано немного. Душа не принимала даже колыбельных. Поэтому я начала с колыбельных, прибауток. А потом случайно стала писать стихи. Мне хотелось сказать ему все то же самое, что мамы говорят детям, но своими словами.

– Ваши слова подошли многим другим семьям.

‒ Я думаю, потому, что это универсальные вещи: я тебя люблю, я тебя принимаю со всеми твоими соплями и скандалами (смеется). Первую колыбельную – про грачей – я написала, когда мы еще не забрали Максима из дома ребенка, но я уже точно знала, что это будет именно он. К этой колыбельной он до сих пор обращается в минуты душевной невзгоды. Видимо, это колыбельная большого перелома в его жизни, песня успокоения.

– Очень красивая история.

‒ Да, звучит как красивая история, но тогда это выглядело так естественно! Ну берешь ребенка – многие усыновляют. Что-то бормочешь ‒ все мамы какие-то песенки придумывают. А в итоге это вылилось в новое занятие, дело жизни, от которого я теперь ни за какие коврижки не откажусь. Это колоссальное удовольствие!

– Эта первая колыбельная ведь еще не издана?

‒ Нет, не издана. Я никак не могу на это решиться, она очень интимная и какая-то слишком теплая. Это между мамой и ребенком. Даже мой муж ее не слышал целиком.

– Некоторые ваши стихи, по моим ощущениям, написаны, чтобы поддержать маму. Как помогли вам самой?

‒ Материнство дается мне не очень просто. Я нуждаюсь в большом количестве свободного времени и одиночества, что при ребенке невозможно. Если ты спихиваешь его на няню, вместо одиночества получаешь чувство вины, и свободное время становится очень непродуктивным. Это бесконечное сражение с собой. Отдохнуть от этого сражения получается, если посмотреть на ситуацию со стороны: вот ты, взмыленная мама, думаешь, что твоему ребенку всегда будет три года, он всегда будет орать, плеваться и от всего отказываться, с ним не о чем будет разговаривать. Но если удается увидеть комичность, а главное мимолетность происходящего, становится легче. Когда ты из своей жизни делаешь историю или анекдот, легче пережить кризис трех лет, четырех, пяти. Не знаю, помогут ли стихи в подростковом возрасте, но пока помогают.

Возможно, помогают еще и потому, что мамы понимают: они не одиноки в этом кошмаре (смеется). Не только по ним бесконечно катают машинки, не только у них ребенок ревет, жужжит и пищит, изображая какой-нибудь комбайн. На самом деле это общая история, мы все в одной лодке.

– Кому же адресованы ваши стихи – детям или все-таки взрослым? И важно ли это различать, когда речь о маленьких детях?

‒ Я Максу читаю любые стихи, в том числе современную поэзию из «толстых» журналов. Поэтому не уверена, что нужно различать, для кого написаны стихи. Конечно, читать иллюстрированные книжки с узнаваемыми сюжетами и простыми образами неплохо. Но мне нравится это «камлание» вечером у детской кроватки, когда я читаю ребенку Цветкова, Квадратова, Гандлевского. Он, конечно, не понимает, о чем эти стихи, но что-то тонкое, думаю, улавливает.

– Вы обсуждаете с ним непонятные моменты?

‒ Пока с ним трудно обсуждать. Он ребенок несозерцательный. Он может задать вопрос, но быстро отвлекается. Думаю, сейчас у нас период накопления поэтического капитала. Он многое помнит. Однажды я сказала ему: «Максон, я так скучаю по своей бабушке. Что мне делать?» А он говорит: «Пеки пирожки». Потом я поняла, что он цитирует мой стишок: «Это бабушка скучает и оладушки печет». И он предложил мне, как в этом стишке, запускать пирожки в небеса.

– Для чего нужен поэтический капитал?

‒ Для того, чтобы стать человеком. Это эмоциональное питание, то, к чему ребенок будет присоединяться из взрослого состояния и этим жить. У него будет дополнительная грань. Даже если он вообще не будет читать. У него внутри будет что-то волшебное. Как тайничок.

– А прозе это по силам?

‒ Не думаю, что проза в раннем возрасте может оказать на ребенка такое влияние, как поэзия.

– Почему?

‒ Наверное, это поэтическая спесь во мне говорит (смеется). Мне кажется, детская поэзия гораздо ближе к нашим истокам. Это как древнее завывание у костра, еще доречевое бормотание, гудение, ритмы, под которые наши предки раскачивались в пещере. Ребенок вокруг этого ритма душевно «накручивается». В этом возрасте поэзия имеет очень большое значение.

– Я знаю, что вы очень внимательно относитесь к художественному оформлению ваших книг. Что для вас важно в иллюстрации?

‒ Моя поэтическая карьера только началась, и пока для меня, как новичка, важно, чтобы иллюстрация не конкурировала с текстом. И не была слишком абстрактной. Не уверена, что мои стихи достаточно просты, чтобы дополнять их абстракциями. Пока я считаю, что мы с художником должны быть командой, которая работает на меня и мой текст (смеется). С Юлей Соминой, которая иллюстрировала мою первую книгу («С неба падали старушки» – прим. ред.), и Агатой Арутюнян (автор иллюстраций к сборнику «Все в сад!» – прим. ред.) мы нашли если не общий язык, то такой, который меня устраивал. Хотя в третьей книжке, которую мы сейчас готовим («Шел по городу Луна» – прим. ред.), иллюстрации уже более абстрактные. Когда я увидела пробный рисунок, не очень предметный и не явно отражающий стихотворение, я согласилась. Мне понравился стиль.

– Маша, вы не боитесь грустить в стихах для маленьких. Знаю, что у вас даже есть планы собрать ваши «грустные и сердитые», как вы их называете, стихи в одну книжку. Почему для вас это важно? Ведь считается, что стихи для малышей должны быть веселыми?

‒ Наверное, «легализация» грусти и злости произошла потому, что я увидела, как это работает на примере живого ребенка. Конечно, переживать грусть ребенка неприятно, а особенно неприятно, когда он противный, злой и говорит, что никого не любит и вообще от нас уйдет. Но если дать этим чувствам излиться, потратить какое-то время на их принятие, они уйдут быстро и без следа. То же и в стихах. Например, мой стих про кошку, которая умирает («Кошке пора» – прим. ред.) – повод обсудить эту грусть. Я не боюсь негативных чувств ни в себе, ни в своем ребенке, ни в стихах. Мне кажется, это очень терапевтично.

Но я пока сомневаюсь, можно ли писать, например, о ссорах родителей, хотя мне хочется затронуть эту тему. Я написала пару стихов об этом, но пока отложила.

– Значит, для вас существуют темы, которых лучше избегать?

‒ Я была бы не против, чтобы Максим прочитал такие стихи. Но я не уверена, согласятся ли другие родители поднимать эту тему. Представьте, мама читает семилетнему ребенку: «Мама с папой ссорятся, ссора в сердце колется». Ребенок воспримет это нормально, это отражение его чувств – ему страшно и он надеется, что мама с папой помирятся. Но я боюсь сделать больно маме. Не хочу, чтобы у кого-то возникло чувство вины из-за ссоры.
– Получается, стихи для малышей должны учитывать восприятие обоих – и взрослого и ребенка? ‒ Маму безусловно надо учитывать. Наверное, надо придумать позитивную концовку, но я пока не могу. Мы с мужем практически не ссоримся, поэтому мне трудно развить эту тему.

– То есть стихами вы отвечаете на непростые жизненные ситуации?

‒ Да, в основе стихов либо ситуация, либо эмоция, связанная с ситуацией. Стихотворение «Я любила осетра и была его сестра» я придумала, когда мы с Максом стояли в продуктовом магазине и таращились на живых рыб в аквариуме. Мне стало ужасно жалко осетров, я почувствовала себя их родственником. Наверное, всем так пишется. Просто берешь материал отовсюду.

– Вы уже три года живете в Канаде. Как вы ощущаете себя на стыке культур? Отразилось ли это на ваших стихах?

‒ Пока никак не отразилось. Про что-то канадское, про берег океана, я написала одно стихотворение – «Куличики». Все остальное – исключительно российский опыт. У меня такое ощущение, что после переезда в Канаду моя связь с Россией стала крепнуть. «Пуповина» стала больше и все сильнее пульсирует. Так что пока я всячески саботирую врастание в канадскую культуру (смеется).

– В сборнике «С неба падали старушки» вы «исследуете» тему старости. Мне ваши стихи помогают принять старение близких. А вам?

‒ Для меня это тоже попытка принять старение близких, смириться с тем, что уже произошло. Обе мои бабушки умерли. Одна из них, которую я очень любила и с которой было связано мое детство, уходила тяжело в течение нескольких лет. У нее была деменция, это страшно травмировало нашу семью. Наверное, стихи и книга прозы про старушек, которую я пишу сейчас в соавторстве со своим другом, – попытка избыть этот опыт. Но я не уверена, что попытка будет успешной. Наверное, со смертью смириться проще, чем с таким постепенным уходом и такой страшной переменой, которую несет эта болезнь.

Но я не только грущу об этом. В бабушках меня интересует превращение обычного человека в «волшебного». В какой-то момент женщина вдруг становится волшебником для своего внука. Даже если она не была волшебником для своего ребенка, с внуком у нее есть большие шансы. Я вижу, как моя мама ладит с Максимом, и понимаю, что она становится для него волшебной бабушкой. Но как это происходит и почему, я не знаю. Не уверена, что эта трансформация нашла отражение в моих детских стихах. Пока утешаю себя тем, что старушки падают с неба, но может быть, я узнаю ответ на этот вопрос, когда мы с соавтором допишем взрослую книгу про наших бабушек. Так что «исследование» не останавливается ни на секунду.

Беседу вела Дарья Доцук
Фото Дарьи Доцук

Статьи по теме:
«В мире все в порядке...»
Хорошечный сладенец
Колыбельная для пастилы
Очень детская зима

_____________________________________

Книги Маши Рупасовой