Классики и современники
24 августа 2020 2944

Как современные писатели и поэты относятся к школьным урокам литературы? Хотят ли они, чтобы их произведения были включены в школьную программу? На вопросы журналистки «Папмамбука» Полины Андреевой отвечают Андрей Жвалевский, Нина Дашевская, Герман Лукомников, Наталия Волкова, Ася Кравченко, Валентина Дёгтева, Алексей Олейников, Анастасия Пономарева, Евгения Басова, Надея Ясминска, Дарья Доцук и Тоня Шипулина.

Мне кажется, что большинство современных школьников относится к писателям-классикам не как к людям, а как к памятникам, а произведения, включенные в школьную программу, кажутся им неподъемными, сложными и далекими от их собственной жизни. Вы в школьные годы так же относились к классике?

Андрей Жвалевский: Да. И это очень мешало воспринимать классику. Я Пушкина не понимал, пока (мне к этому времени было уже больше 40 лет) не съездил в Михайловское и Болдино.

Нина Дашевская: Я не помню уроков литературы в школе. Кажется, мое чтение не было связано со школой. Помню только, что в седьмом классе к нам пришла новая учительница литературы, и ее пафосное отношение к текстам и к авторам очень мне мешало. Например, книгу Владимира Набокова «Другие берега» я тогда очень любила и поэтому думала: «Что она может понимать в Набокове?» В детстве я терпеть не могла говорить о том, что мне особенно нравится.

Герман Лукомников: Думаю, так было всегда. И теперь так. Думаю даже, что во времена моего детства такое отношение к классике у школьников было еще сильнее выражено. Но сам я всегда относился к классикам иначе ‒ как к живым людям, своим друзьям. К тому же, мне в старших классах очень повезло с преподавателем литературы. Я учился в 43-й московской школе, у Самуила Григорьевича Мороза. Это был выдающийся педагог, который сам писал стихи и переводил художественную литературу с немецкого. Но я знаю многих людей моего поколения, кому отношение к классикам как к памятникам помешало в школьные годы по-настоящему проникнуться их произведениями.

Наталия Волкова: У нас на уроках литературы отношение к классике было скорее уважительное: каждый писатель воспринимался как многовековой опыт, «энциклопедия» своего поколения.

Дарья Доцук: Мне везло с учителями, и уроки литературы мне нравились. Я не люблю обязаловку, не люблю, когда меня заставляют что-то делать, ценю свободу выбора. Некоторые произведения в школе я читала с удовольствием, другие – нет. Иногда не дочитывала их до конца. При этом какой-то несостоятельной или глупой, неспособной оценить великое искусство я себя не чувствовала. Учителя не ругали кого-то за то, что текст ему не близок, непонятен, неинтересен. Достоевский, Чехов, Гоголь, Булгаков, Герцен, поэты Серебряного века мне понравились в школе, и это отношение с тех пор не изменилось. А какие-то произведения совсем меня не заинтересовали, и я так и не собралась их перечитать, чтобы перепроверить свою юношескую реакцию на них. Так что, наверное, в моей голове «памятники» и необходимость их читать существуют раздельно.

Согласны ли вы с утверждением, что произведение, попавшее в школьную программу, становится классикой?

Нина Дашевская: Скорее наоборот: в школьную программу попадает то, что считается классикой. Но я не очень понимаю, что такое «классика». Тут сказывается моя личная нелюбовь к выстраиванию разного рода иерархий и списков. Но я понимаю, что это необходимо делать: из всего корпуса русской литературы нужно выбрать что-то, что потом будет предлагаться детям. Но ‒ на выбор. Я думаю, текстов, обязательных к прочтению, не существует.

Ася Кравченко: То, что попало в школьную программу, будет транслироваться целому поколению. Об этом произведении можно будет сказать: «Это поколение детей выросло на произведениях такого-то». Так что, наверное, да: то, что попадает в школьную программу, становится классикой.

Валентина Дёгтева: В школьной программе много совершенно необязательных произведений, проходных. А классика ‒ это не то, что по каким-то причинам надо читать, а то, что действительно гениально.

Герман Лукомников: Не знаю, как сейчас, но в мое время в школьную программу входили «Мать» Горького, «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Поднятая целина» Шолохова, «Молодая гвардия» Фадеева ‒ не ахти какие шедевры. Но это были столпы государственной идеологии в литературе. Маяковский был представлен главным образом очень советскими, далеко не лучшими своими стихами. Может, и в нынешней программе есть что-то переоцененное, не знаю. Опасность включения какого-то произведения не в силу его качества, а в силу его соответствия идеологическим установкам государства, всегда имеется.

Алексей Олейников: Включить или не включить произведение в школьную программу, решают методисты и составители учебных программ. А решение формируется на основе работ критиков и некоторого общественного договора. Классикой мы считаем то, что договорились ею считать. В этом смысле попадание книги в программу фиксирует условный статус произведения как классики и уже потом, повторяясь из поколения в поколение, закрепляется как классика.

Анастасия Пономарева: Школьный «канон» достаточно подвижен, школьная программа – еще подвижнее. И это хорошо. Текст должен быть интересен и актуален для читателя. Мне кажется, внимания к этой проблеме все больше. А «классикой» произведение делают родители, когда летними каникулами преследуют детей с томиком Пушкина. И учителя-динозавры, которые год за годом читают одну и ту же методичку со скучающим видом. Само собой, никакого желания читать те же «Повести Белкина» после общения с учителями нет. И очень жаль книгу. И само слово «классика» жаль, потому что произносят его с лишним придыханием. Зачем? Десакрализация литературы, десакрализация творчества ‒ очень важный процесс.

Евгения Басова: В старших классах школы, где я училась, уроки литературы проходили довольно уныло: учительница диктовала нам ответы на билеты для устного экзамена (ЕГЭ тогда еще не было). При этом, как я поняла, когда уже повзрослела, у нее что-то были какие-то свои взгляды и интересы. Но, возможно, она была задавлена установленными в школе правилами. Мы воспринимали унылость уроков литературы как должное, хотя в кино нам иногда показывали, как ученики спорят на уроках литературы, обсуждают героев, будто они живые люди. Но все это было оторвано от нашей жизни, так и воспринималось.

При этом после уроков мы часто устраивали диспуты с нашей классной руководительницей ‒ обсуждали все, что нас волновало. Во время этих обсуждений многие приводили примеры из литературы, вспоминали, например, Наташу Ростову. Это получалось само собой. При этом наша классная руководительница преподавала географию. Были у меня и другие прекрасные учителя. Например, учитель ОБЖ учил нас на уроках танцевать быстрый вальс. А мы вообще-то должны были собирать и разбирать автомат. Так что у меня сложилось впечатление, что все зависит от человека – от учителя и от ученика, а не от школьной программы. Хотя, может быть, моя ситуация – уникальная.

Если бы вдруг ваши произведения ввели в школьную программу, как бы вы к этому отнеслись?

Алексей Олейников: Как к неизбежному страданию.

Андрей Жвалевский: Я бы стал возражать. Это скорее возведет барьер между мной и читателями: они перейдут на чтение краткого содержания для того, чтобы хорошо сдавать тесты. А книгу, скорее всего, даже не откроют. Мне кажется, любая обязаловка вредит и книгам, и ученикам. Я бы предпочел, чтобы «обязательного списка» для чтения не было вообще. Чтобы на уроках читали именно те книги, которые интересны школьникам.

Герман Лукомников: Я не был бы против, если бы мои стихи ввели в школьную программу. Мне кажется, в них есть противоядие против скуки, и им не грозит восприятие, пропахшее нафталином. Более того, в моих стихах, мне кажется, содержится ключ к восприятию литературы в целом и, прежде всего, классики ‒ с ее юмором, красотой стиля, глубиной, парадоксальностью и непредсказуемостью.

Дарья Доцук: Я бы не хотела, чтобы детей заставляли читать мои тексты, писать по ним сочинения или контрольные работы, и проверяли бы учеников на знание текста. Это убивает интерес к книге. Я бы хотела, чтобы дети свободно выбирали, что им читать, о чем высказаться в сочинении, а о чем ‒ промолчать. Я дважды отказывалась, когда мне предлагали включить мои тексты в учебники по подготовке к ОГЭ. Не хочу, чтобы они ассоциировались с учебой и экзаменами. Но я всегда радуюсь, когда увлеченный учитель, у которого добрые, доверительные, творческие отношения с классом, предлагает своим ученикам или членам школьного книжного клуба прочитать и обсудить мою книгу. Потом меня иногда приглашают на встречу, и мне очень интересно общаться с такими читателями.

Лариса Романовская: Я пишу о современности, поэтому, возможно, подростку будет интереснее читать мои книги, чем классику.

Надея Ясминска: Я согласилась бы на включение моих произведений в школьную программу. И какие-то отрывки из моих книг уже есть в учебниках ‒ правда, в украинских, и они включены туда без моего согласия. Но я бы тщательно проверила, в каком виде тексты попадут в учебник. Есть мысли и темы, которыми я хотела бы поделиться, но оформлять их надо в качестве диалога, а не назидания.

Не так важно, какова школьная программа, важно кто и как преподает ее детям. Увлеченный педагог о любом произведении расскажет так, что интересно будет и последнему охламону. Педагогу-формалисту можно дать хоть золотую программу ‒ все равно его уроки дети будут отбывать, как повинность.

Нина Дашевская: С одной стороны, я бы обрадовалась, что много людей увидят мои тексты. С другой стороны, не хочется, чтобы чтение моих книг стало бы для кого-то обязанностью и даже мучением.

Мои тексты использовались в заданиях на олимпиадах, но это вызывало у меня смешанные чувства.

Однако, если боишься, что твой текст будет мучительным чтением для школьников, то что тогда окажется на этом месте? Сам текст от этого хуже не станет.

Я вхожу в команду, которая пишет учебник по русскому языку. И хорошо, если мне удастся сделать жизнь школьников интересней. То есть надо иметь в виду, что если твои книги попадают в школьную программу, остаться «в белом» ты вряд ли сможешь. Поэтому мне страшновато.

Страшновато, но не обидно.

Тоня Шипулина: Современных авторов однозначно не хватает в школьной программе ‒ мы развиваемся, движемся, и это должно быть отражено в литературе для детей.

Нина Дашевская: Мне кажется, ключевое слово в решении этой проблемы ‒ выбор. И для учителя, и для ученика. Пусть ученику предложат выбор, скажем, между Пастернаком и Мандельштамом. Пусть выбирает, чьи стихи ему ближе. Литература и история ‒ это предметы, которые позволяют задавать вопросы о жизни и открывают огромное поле для размышлений о ее устройстве. Хотелось бы больше использовать эти возможности. И меньше думать об «обязательных знаниях», контроле, проверке и списках из «ста книг, которые должен прочесть каждый интеллигентный человек».

Материал подготовила Полина Андреева

1

Кто есть кто? Краткий справочный материал о писателях, принимавших участие в коллективном интервью

Andrey Zhvalevsky
Андрей Жвалевский — автор книг, написанных в соавторстве с Евгенией Пастернак: «Время всегда хорошее», «Я хочу в школу», «Охота на Василиска», «Открытый финалл»; лауреат премий «Алиса», «Заветная мечта», «Книгуру», «Ясная поляна», им. В. П. Крапивина, им. С. В. Михалкова, «Алые паруса».

 

Nina Dashevskaya
Нина Дашевская — автор книг «Около музыки», «Вилли», «День числа Пи», «Тео — театральный капитан», «Тимофей: блокнот. Ирка:скетчбук»; номинант Международной премии памяти Астрид Линдгнер, лауреат премии им. В. П. Крапивина, победитель конкурсов «Новая детская книга» и «Книгуру».

 

German Lukomnikov
Герман Лукомников — автор поэтических сборников «Хорошо, что я такой» и «При виде лис во мраке», участник поэтических слэмов, лауреат премии им. Корнея Чуковского и номинант премии им. Андрея Белого.

 

Nataliya Volkova
Наталия Волкова — автор книг «Разноцветный снег», «Метро. Подземный город», «ВДНХ. Главная выставка страны», лауреат премий им. С. В. Михалкова, Ершова, К. Васильева, финалист премии им. В. П. Крапивина.

 

Asya Kravchenko
Ася Кравченко — автор книг «Вселенная. Новая Версия», «Зверь Лесной», «Куда бежишь?», лауреат премии им. В. П. Крапивина, номинант премии «Книгуру».

 

Aleksey Oleinkov
Алексей Олейников — автор книг «Соня из 7Буээ», «Хлебзавод», «Велькино детство», лауреат премий им. В. П. Крапивина и «Заветная мечта», номинант премий «Новые горизонты» и «Новая детская книга».

 

Evgeniya Basova
Евгения Басова — автор книг «Изо», «Следы», «Наша земля дышит», лауреат премий «Заветная мечта», «Книгуру», «Новая детская книга», премии им. Самуила Маршака, номинант премии им. В. П. Крапивина, победитель Международного конкурса детской и юношеской литературы им. А. Н. Толстого.

 

Darya Docuk
Дарья Доцук — автор книг «Голос», «Я и моё чудовище», «Поход к двум водопадам», «Домик над обрывом», дипломант премии им. В. П. Крапивина, победитель конкурса «Книгуру», лауреат премии им. С. В. Михалкова.

 

Tonya Shipulina
Тоня Шипулина — автор книги «Землеройки и щелезубы», соавтор книги «Зефирный Жора. Крупная кость», лауреат премии им. В. П. Крапивина.

 

Larisa Romanovskaya
Лариса Романовская — автор книг «Удалить эту запись?», «Сиблинги», «Слепая курица», лауреат премии «Новая детская книга» и «Книгуру», номинант премии «Национальный бестселлер».

 

Valentina Dyogteva
Валентина Дёгтева — автор книг «Бублик для гуманоида», «Йо-хо-хо и тарелка супа», «Нинкины рассказы», лауреат премий «Алиса», «Золотое перо Руси», победитель конкурса «Новая детская книга».

 

Nadeya Yasminska
Надея Ясминска - автор книг «Бусинки и капли», «Книгармония», «Зефирные приметы», лауреат премии Тётки (Алоизы Пашкевич), премии им. В. В. Бианки, победитель конкурса «Новая детская книга».

 

Анастасия Пономарёва — преподаватель в Creative Writing School, один из соавторов книги «Мама, у меня будет книга! Как научиться писать в разных жанрах и найти свой стиль».

Понравилось! 6
Дискуссия
Дискуссия еще не начата. Вы можете стать первым.